Напротив – большая кровать со множеством подушек и покрывал. На ней спит мальчик. Около кровати стоит массивное кресло черного дерева, в котором разместился мужчина.

Руки его скрещены на коленях. Голова упала на грудь. Если б не открытые глаза, можно было бы принять его за спящего. Чуть появившаяся улыбка ненадолго освещает его лицо. Он смотрит на тихо спящего на кровати мальчика. Тот, закинув одну руку за голову, перепутал пальцы с прядями волос. Другая рука вытянута вдоль тела, ладонью вверх. Кунсайт положил руку на запястье и почувствовал биение крови. Спит. Ровное, спокойное дыхание.

Со мной! Со мной рядом! Здесь – только руку протянуть – и можно дотронуться, доказать самому себе, что он и вправду не выдумка, что он спит, развалившись на нашей кровати, и мне опять придется его спихивать поближе к краю! Невозможное, несбывшееся счастье мое!

Тепло. Казалось бы, он уже давно забыл, что значит это слово: тепло. Но сейчас он сидит около большой кровати, которая могла бы вместить пятерых, и тихо, чтобы не разбудить спящего, прикасается к нему.

Чуть улыбается. Тонкие, словно замерзшие в усмешке губы.

- Я только слегка протяну руку и коснусь твоей щеки. Ты… только ты… никогда не услышишь этих слов. Ты спишь, и это полуобморочное состояние заставляет медленно дышать и меня. Я забываю о том, кто ты, кто я. Я не сплю ровно настолько, чтобы ощущать биение твоего сердца под моей рукой. Вот так, тихими ударами – ты заставляешь меня дышать. Открывать глаза, разлепляя смерзшиеся ресницы. Разогревать дыханием спекшиеся губы. И снова жить, всюду видя только тебя. Только ты.

Ты спишь, мое невозможное счастье. В тихой зелени твоих глаз нахожу я свое пристанище. Снова и снова вдыхаю твое дыхание – ты даешь мне воздух. Тепло твоих рук на моих плечах – только это тепло и заставляет мое сердце – очень редко – просыпаться от его холодного сна.

Тепло твоих полуоткрытых губ. По поднесенной к ним ладони –тихое твое дыхание. Губы к твоим губам – так близко. Тихий, теплый, вырывающийся из полуоткрытых губ воздух. Я вдыхаю его ртом, ощущаю, как твое тепло проходит по языку, в горло, разливается по всему телу, доходит до сердца.

Касаюсь губами твоих губ. Мягкий свет под моими губами. Слепая тишина моей любви.

Проведу языком по губам. Вкус авокадо! Можно есть, можно не есть, но есть все-таки лучше. Но я не могу оторваться от твоего чуть колеблющегося тепла.

Проведу пальцем по ресницам – осторожно, так, чтобы ты не проснулся. Их гибкость колет, прокалывает сердце насквозь.

Я не только вижу, я чувствую твою красоту под моими пальцами. Она несмело живет во мне, это она, а не мое сердце, осторожно бьется у меня в груди.

Обниму тебя метелью; резким вихрем ледяных снежинок взовью твои легкие волосы; запорошу глаза болезненно - горьким снегом. Превращу глубину твоих сонных глаз в прозрачные хрусталики льда. И одним прикосновением разобью тонкую корочку, покрывшую тебя. И мелкими, впивающимися в кожу искринками разлетится твоя душа вокруг меня. Ты растаешь на моей ладони.

Зойсайто! Тонкие звуки твоего имени перемешаются с твоим дыханием, льдинками зазвенят в моем бокале, тонким лучом света проскользнут из-под плохо прикрытой двери.

И все сначала – моя рука – тебе на лоб. Ты тихо спишь на нашей с тобой кровати. И опять – твое дыхание согревает меня.

Ты так тихо спишь. Словно и не спишь вовсе. Словно ты – мираж, выдумка, создание моего больного воображения.

Светлые волосы перемешались с рыжими.

Спи! Я сохраню тебя от всех бед и напастей. Я буду медленно пить твои воспоминания, чтобы они ожили с новой силой. Вот: ты стоишь на ступенях Большого театра. Твой день рождения, и мы пошли прогуляться по Земле. Ты так любил эту маленькую планетку в самом далеком уголке галактики, что мне, старшему лорду, пришлось перепутать планы королевы, убедив ее, что этот сгусток звездной пыли что-то для нас значит. Только для того, чтобы ты мог почаще спускаться на эту планету, ходить по улицам ее городов, всматриваться в лица живущих на ней.

Снег, мой снег медленно падал на твое поднятое к небу лицо.

- Кунсайто-сама, я никогда не знал, что на Земле тоже идет снег! Неужели вы любите не только меня! Вы тратите свою силу, чтобы люди видели эту красоту! Вот он лежит на мостовой, а они грязными сапогами топчут это белое чудо!

Ты взял снег в ладони, растопил его своим дыханием и поцеловал мутную воду.

- Я растопил ваше сердце, Кунсайто-сама! Вот вам!

Остатки воды летят в меня. Я стою и смотрю, как ты кружишься во все усиливающейся метели. Никакой ты не огонь, ты самый настоящий снег. Огонь не может так спеться с холодом!

Весь в снегу, ты подходишь ко мне и кладешь руки на плечи.

- Я люблю вас.

- И я, Зойсайто, - тихий шепот, так, чтобы ты не услышал. Ты не можешь увидеть движения моих губ, снег мешает тебе.

Скидываешь капюшон – все-таки что-то почувствовал – "Что вы сказали?"

- Ты не замерз?

- Нет, нет! Вы сказали что-то другое!

- Тебе показалось, Зойсайто. Ну, идем!

- Куда, Кунсайто-сама?

- Я покажу тебе ледяные фигуры.

- Ну нет! Хватит с меня одной!

- Ты это о чем, Зойсайто?

- Да так, ни о чем… - грустно потупился, счищая снег с сапог.

Я тихонько, чтобы только не растопить снег, коснулся твоих волос губами. Ты резко вскинул голову и посмотрел мне в глаза.

- Вы, это вы, Кунсайто-сама!

- Это падает снег, Зойсайто. Только снег. Идем отсюда.

- Да, Кунсайто-сама.

Обниму тебя. Крепко, насколько хватит сил. Ты не проснешься. А и проснешься – что ж, увижу, как ты недовольно потягиваешься, бьешься в моих руках, пытаясь выбраться. Как ты открываешь глаза, а в них еще отражается твой смешной глупый сон.

- Что снилось тебе, Зойсайто?

- Вы.

- Нет, правда, что?

- Вы.

И вот ты уже в моих руках. Не бойся, малыш, я не отпущу тебя. Я всегда буду с тобой, всегда буду рядом.

Чтобы только держать тебя в руках, перекидывать с ладони на ладонь, как жемчужину. Как редкий камень, держать постоянно при себе.

Зойсайто!

Жесткий свет бьет в глаза, заставляя проснуться. Холод меж ресниц – взгляд уперся в стену. Холод под рукой – непримятая подушка сиротливо льнет к изголовью кровати. В комнате – тишина. По мере того, как он просыпается, гаснут свечи – одна за другой. Облетает бежевый шелк со стен, они становятся грязного голубоватого оттенка, и на них еще кое-где видны шелковые лоскутки. На пианино ложится пыль. Ее все больше, она уже повсюду. Холодный утренний свет пробивается из-за закрытых грязных ставен.

Кривая усмешка – на узких обветренных губах. Резко встал, оправил форму, вышел, придержав дверь.

Пыль, похожая на хлопья снега, медленно осела за его спиной.

В пустой комнате медленно оживала тишина. Постепенно все вернулось, как было недавно.

В глубине комнаты на кровати приподнялся мальчик. Потянулся и зевнул.

- Ну и… какого черта? – недовольно поморщился.

Открылась в стене дверь, совсем не та, через которую вышел Кунсайт. И вошел он, только моложе … на пару месяцев… на сотню лет.

Руки – к рукам.

- Доброе утро, Кунсайто-сама.

- Подъем, Зойсайт!

- Да, учитель!

Смутно и глухо, как из глубины колодца, звучали голоса.

- Сегодня – тяжелый день, Зойсайт, приложи все усилия, чтобы угодить королеве.

- Вы не поможете мне?

- Но должен же ты хоть когда-то справиться со всем сам!

- Но я не могу… я так хочу спать!

- Молчать! Подъем!

Начитавшийся Макаренко Кунсайт приложил уйму усилий, чтобы нахмуриться и строго посмотреть на своего маленького ученика. А потом развернулся и вышел, хлопнув дверью.

Наполовину с мольбой, наполовину со смехом – потянутая рука в его сторону:

- Кунсайто-сама!

И вновь – тишина. Холодные голубоватые стены. Пыль. С силой откинулась крышка пианино. Две прозвучавшие в миноре ноты. Ветер из-за ставен поднял пыль. В стене недалеко от кровати – заколоченная дверь.

Вспышка теплого приглушенного света, который быстро перемещается – от кровати: протянутая рука и сдавленный крик: "Кунсайто-сама!"

- к незаколоченной двери, в которую не так давно вышел Кунсайт.

Тишина. Холод. Все летит и летит пыль со старых потолочных балок, прямо на глазах превращаясь в хлопья мокрого снега. Вскоре вся мебель оказалась окутанной в эту холодную смесь снега и пыли.

- Кунсайто-сама!