Автор: Мамору Чиба

 

Посткриптум

Начищенная медь восточных ворот сияла на солнце так, что слепило не только глаза. Огромные, в три человеческих роста, створки, фигурно кованные искуснейшими мастерами долин, тяжело расходились в стороны, впуская в город. Впуская домой. За спиной слышно глухое дыхание уставших лошадей и звяканье сбруи. Ритмично стучат древки копий, которыми пехота отмечает шаги марша. Поскрипывают колчаны за плечами лучников. Хрипит рассохшееся дерево осадных машин и литым громом проворачиваются колеса орудий. Это все там. За спиной….
Я никогда не стану вам родней
Я – пьяница а вы воспели трезвость
И если ГД царит хмельная резвость
То лишь в беспутных, вскормленных свиньей
Голова болела так, что, если бы не боль и в других местах, он заснул бы на ходу. С открытыми глазами и вмерзшей в лицо отрешенной улыбкой аскета в медитации.
Таковы правила. Хранитель входит в свой дом первым – босым и с непокрытой головой – ведя за собой тех, кто шел за ним весь предыдущий путь.
Стопы он изрезал битым стеклом, когда со стен осаждаемой крепости полетели им под ноги алхимические склянки с мгновенно вспыхивающими зельями. Стекло рассыпалось по камням, и, ожидаемо, находило его традиционно босые ноги. Сейчас он был даже благодарен неведомым алхимиком: удавалось по-прежнему стоять вертикально. И улыбаться.
Мне никогда не быть одним из вас
Я горд, а вы неизмеримо кротки
И, где в почете цепи и решетки,
В опале грива честолюбца-льва
А до дворца - четыре парсанга, если по центральным улицам. Четыре парсанга пешком, на своих двоих, с чугунной головой. А что делать? Надо…
Створки открылись полностью, и он едва не сделал один шаг назад – волна криков едва не смела первую шеренгу гвардии. Но та недаром была гвардией – выстояла. В начищенной меди ворот где-то далеко, может, в другой вселенной, промелькнула судорожная улыбка третьего лорда. Он стоял сейчас ближе прочих, впереди артиллерии, мимоходом набросив поверх изрубленных доспехов мантию походного мага. Выцветшая лиловая ткань ненадолго давала отдых ослепленным глазам.
Мостовая улеглась под ноги, как льстивая кошка. Стесанные тысячами ног, камни старше Позабытой башни были гладкими и удивительно теплыми. Под ноги летели цветы и связки пахучей травы. Вереск, и горечавка, и белладонна, и еще что-то… От ярких красок зарябило в глазах. Литые шары в черепе больно стукались друг о друга, не давая возможности хоть приблизительно понять, что он перед собой видит.
Лучше бы – ничего не видел…
Давно пора мне на сковороду
Домой. В геенну. Смейтесь! Я – в аду
Он сделал первый шаг, и за ним послушно шагнуло двенадцать тысяч передового отряда, возвратившегося домой после затяжного похода. Одним звуком грохнули щиты о наспинные пластины лат, грохнули ножны о поножи, древки копий выбили пыль из камней столицы, и единый мощный звук словно бы прорвал плотину.
-Терра веритас! Терра нова! Терра глориа! Терра!!!...
Небеса, как болит голова… Он не спал четвертые сутки. Читал отчеты вестовых и своих лазутчиков, письма из канцелярии. Что-то писал сам – на скорую руку, пренебрегая приличиями и высоким слогом. Одним росчерком перебить хребет самой идее отнять лишнюю минуту времени. Перо не знает правил.
Утром его отпаивали кислющим травяным настоем – от него аж скулы сводило, и глаза открывались сами. Зойсайт клялся и божился, что самолично на рассвете перелез через забор чьей-то загородной виллы и обворовал сад, нарвав без спросу грейпов. Ничего кислее на свете быть попросту не могло – и из них-то и было варено то чудодейственное зелье, благодаря которому…
Голова-а-а… Раскаленные тиски сжимаются с каким-то садистским удовольствием. Каждый новый крик рождает еще одно затягивание. Как намыленную петлю на шее осужденного…
Идти. Просто идти и ни о чем не думать. Шаг-другой, никуда не спешим, не нужно торопится, но и медлить не стоит, иначе собьешься с заданного шага, и тогда… Нет, лучше просто идти.
Гладко обтесанные камни стен, на многих фронтонах - высеченные гербы, фасады пестреют штандартами и темнеют пятнами Сферального Креста. В чистом и омерзительно ярко-голубом небе проносятся голосистые птицы – свободные городские бродяжки, слетевшиеся на дармовое угощение, и выпущенные на волю специально обученные летуны, выписывающие слаженные узоры над головами.
Интересно, который час? Клепсидра на площади Чистой воды отмеряла минуты, как ей и положено, но повернуть гудящую голову было свыше его сил.
Но если дом горит и плачут дети
И псу подстилкой служит добродетель
И кротость с беззаконьем не в ладу
Тогда зовите
Мрачен или светел
Как летний дождь, как ураганный ветер
ведь небо и земля за все в ответе
Зовите, люди!
Громче! -
Я приду.
Он шел безоружным, оставив все, что положено иметь при себе воину, в обозе. Земля должна принять мир, и для этого его должен принести хранитель. Он и нес. Сцепив зубы.
Наконец, впереди замаячило однотонное темное пятно – огромный штандарт Сферального Креста над ступенями терассы. Черное знамя с вышитыми на нем серебряной нитью знаком: круг, разделенный на четыре равных доли. Крестом. Сферальным… Символ единства стихий, четырех сторон света, неделимого естества природы, знак… Просто место, куда можно смотреть, чтобы не грохнутся в позорнейший обморок.
Ноги приятно захолодил полированный мрамор полукруглых ступеней. Вперед, и наверх – домой… Идти, просто двигаться, уже недалеко… Давай еще чуточку, ты же весь город уже прошел… Еще сто восемь ступеней, и ты дома…
Солнце пекло нещадно – отсюда, сверху было больно смотреть на четырехскатные крыши, и многочисленные кованые переплетения… А закрыть глаза нельзя.
И вот, верхний уровень, он поворачивается лицом к толпе, сливающейся для него в некое единое многоголосое чудовище, ревущее – даже не в лицо – прямо в мозг – и он улыбается. Губы складываются в привычную гримасу, немеют и так и остаются. Рука вверх, в салюте, и – как крышка гроба, двери дворца закрываются перед ним, отрезая от толпы. Темнота. Тишина. Он все еще держит руку в салюте, улыбаясь неизвестно куда и кому. Потом делает шаг назад – вовремя подошедший Кунсайд подставляет плечо, и падение так и не происходит.
-Придурок… говорил же… А он… Вечно не слушает… Четыре ночи!.. Оболтус… Нет, не по ступеням… Тихо, тихо, спит ли?.. Вряд ли… Ой ли?... ли, ли…
Как же все кружится…
Лопатки находят вожделенную опору, спина расслабляется, отпуская мышцу за мышцей, голову можно откинуть. Райские кущи… Кстати, а почему кущи-то?.. Разве в кустах так уж здорово? Почему не «райские диваны» например?..
-Энд, хватит улыбаться, у меня прямо мороз по коже…
-Он пока не может. Не смотри, если тяжело. Пройдет…
Лоб обожгло холодом. Сухая твердая ладонь закрыла глаза – как покойнику. Голова-а…
Удаляющиеся шаги. Темнота и тишина, ожидаемые, взлелеянные в сладких снах. И, наконец-то – одиночество, что еще надо-то…
Шелковое тепло, так непохожее на беспощадное солнце, скользит по обожженной коже. Губы нежнее лепестков роз (тьфу, какая пошлая метафора! Но правдивая…) ласкают губы. Тихий смех у уха.
Как? Откуда? Сотни парсангов между планетами, перекрытые порталы, опечатанные гильдии пути, и – неважно как, но здесь есть… она.
Откуда силы чтобы поднять руку, и положить ее на спину – тонкую, хлыстом перешибешь, спину? Откуда голос, прошелестевший что-то неслышное ему самому? Второе дыхание пришло? Божественное озарение? Или чего похуже?
Серенити, вся словно сотканная из лунного света, ластится под меховым одеялом, словно всю жизнь прожила в ожидании полумертвого воина, измаравшего древние камни столицы своей кровью из открывшихся порезов…
Откуда? Как?! Каким образом?!...
Серенити выше этих вопросов. Она делает все, чтобы заставить забыть о реальности. У нее на груди можно пригреется, и, наконец, отодрать присохшую кровавой коркой оскомину улыбки. Можно даже, протянув руку, задернуть тяжеленный бархатный полог, расшитый картой звездного неба, отгородится от всего, и…
Нет. Нет, потому что сил нет. И ничего уже нет. Только запредельная усталость, силы на нуле, и болящая голова. Нет…
-Да.
Да, конечно… Это меняет дело. Раз ты говоришь – тогда да. Да, любимая, да я соглашаюсь, хранитель не перечит, хранитель только за… Тьфу, стихи какие-то… «Хранитель не перечит, хранитель только за, и сон, ложась на плечи, как ядом ест глаза…»
-Как? – шипит он пересохшим горлом. Хрустальный смех и легкие пальчики на свежих шрамах.
-Разве это важно?
Действительно. Никак не важно. О, да, моя принцесса, да, моя госпожа, моя королева и богиня, это совершенно неважно. Потому что руки… и смех… и шелк твоего прикосновения… Терра, конечно, веритас, но без Серенити сердце было пустым. Он бы не накормил покровителя своей силой, вычерпав до дна себя. Брать больше неоткуда…
-Да… Да… Да!..
Конечно, да. Да, потому что здесь то, чего никто не увидит. Как vale в конце письма, как замысловатый извив чернильной змейки на подписи. Никто не видит, не обращает внимания, но оно есть. Послесловие. То, что сказано между строками, и между делом, но на самом деле – важнейшее.
Закрывая глаза – продолжать видеть. Засыпая – продолжать воспринимать. И, уже во сне – чувствовать. Она рядом, и лучше этого ничего быть не может.
Пусть утром будет утро, со всей своей суматохой, с подъемом до рассвета, с чеканным шагом Кунсайда по паркету («Подьем, бездельник! Эт-т-то еще кто здесь? Ой, …ь!..») … Пусть. Но ведь это все потом, утром. С новой, так сказать, главы.
А сейчас медленно, лениво дописываем эту. И в конце, как последний луч заходящего солнца, теплый, почти незаметный – постскриптумом. Да, конечно… Это все, что я хотел сказать тебе, лунная дева, в конце сегодняшней главы жизни: да, конечно.

 

 

****